О скудности лагерного рациона можно судить по сохранившемуся в государственном архиве Брестской области документу от 20 января 1939 года с раскладкой продуктов на питание одного заключенного в сутки.
Завтрак: кофе (25 г), сахар (25 г), хлеб (700 г), творог (50 г). Обед: затирка – мука (120 г), картофель (500 г), солонина (40 г), соль (30 г), лук (10 г). Ужин: крупник – картофель (1 кг), солонина (15 г), ячневая крупа (100 г). Те, кто попадал в карцер, не получали и этого. Кормили там порой через день, выдавая всего половину положенной порции.
Под карцер администрация лагеря определила бывший армейский пороховой склад. В подвальных, сырых, не отапливаемых камерах людей держали до 7 суток. Нар не было, верхнюю одежду выдавали только на ночь. Каждые два часа, и днем и ночью, при смене часовых арестант был обязан отвечать на запрос дежурного полицейского. Просидевший несколько суток в карцере человек возвращался к сокамерникам совершенно истощенным.
Из воспоминаний бывшего узника лагеря Владимира Бонка:
«Моя судьба складывалась так, как у каждого из нас. Так уж получилось, что сидел много в карцере. Были периоды, когда побивал всякие рекорды. Пару дней в камере, семь в карцере. Не могу и до сего дня понять, почему перестали меня бить. Предположения были самые разные. И все-таки я отдавал себе отчет, что они сделают всё, чтобы прикончить меня физически.
Началась борьба между полицией и нами. Особенно после того, как я побил декларанта Майкефера. Досталось ему за это очевидное наглое предательство. Отхватил я с того раза два подряд на семь дней карцера. Я его чувствовал крепко и на своих костях, и на сердце, и на зрении. У меня были галлюцинации. Замерзал, ходил целую ночь по карцеру. Для разнообразия занимался гимнастикой. Галлюцинации очень мешали. Я видел перед собой телегу с решеткой по бокам.
Двигался с открытыми глазами с вытянутыми вперед руками, попадал в пустоту, добирался вплоть до стены. Возы громоздились, пробивались через голову, как через облако. Возвращался из карцера обычно вечером. Камера готовилась ко сну. Обессиленный, истощенный, я явился с улыбкой на устах. Так было принято. Каждый из нас показывал таким образом свою стойкость и выдержку. Иногда в котелке меня ожидало немного супа, кусочек хлеба в сеннике или штанине чьих-нибудь брюк. Из той небольшой порции хлеба, которая выдавалась нам, оставлять кусочек тому, кто возвращался из карцера, было подвигом почти героическим. Несколько глотков жидкости, подкрепленных сухими кусками хлеба, иногда только корочками, оказывали замечательное воздействие на самочувствие и настроение. Исчезали галлюцинации. Кровь быстрее переливалась по сосудам, успокаивалось сердце. Все пело во мне в то время: «Я не одинок. Когда я находился в карцере обо мне помнили».
Изощренным издевательством была и так называемая «гимнастика», или «муштра». По нескольку часов в день узники на плацу выполняли упражнения «качий крок» (утиный шаг), «жабка» (лягушка), «штурмовое падение», «переползание на четвереньках и получетвереньках», «бег».
Из воспоминаний бывшего заключенного лагеря Степана Самойловича:
«Полицейский брал свисток в зубы и объявлял: «Один свисток – шаг, два – прыжок». От такой муштры очень быстро поднималась невыносимая боль в коленях, а муштра длится, кажется, без конца. У людей от нестерпимой боли, не желая того, начинает вырываться крик, а полицейский свистит и высматривает, кто из этой колонны уже не в силах выполнять команды. Это предлог для избиений».
Баня для заключенных была по субботам. Раздевались и одевались люди зимой и летом во дворе, складывая одежду согласно «регулямину». Но не было случая, чтобы полицейские к кому-нибудь не придрались и не пустили в ход свои дубинки, добиваясь «порядка». Затем открывалась дверь и подавалась команда мыться.
На один душевой рожок приходилось 12 – 15 человек, вода подавалась на 3 – 5 минут, за которые все должны были намочиться. Потом воду выключали, арестанты намыливались и опять на несколько минут включали воду и звучала команда: «Одеваться». Дезинфекция одежды была еще одним способом издевательства над людьми: комплект одежды на каждого был один, поэтому узникам приходилось ждать обработки на дворе голыми вне зависимости от погоды.
Администрация Березы-Картузской даже посещение туалета превратило для узников в физическое и моральное издевательство. Три раза в сутки в помещение площадью 12 квадратных метров, всего с тремя «очками» (отверстиями в полу), арестантов загоняли «покамерно», то есть 20 – 30 человек, давая на оправку 4-5 минут времени. Многие заключенные, чтобы успеть, оправлялись прямо на пол, за что попадали под удары дубинок полицейских, а затем убирали за собой голыми руками.
Точная цифра заключенных содержавшихся в лагере, за всё время его существования неизвестна. По официальным данным польских властей, около 3 тысяч. Каждый узник имел свой порядковый номер. Один из самых последних (3091) был присвоен Тадеушу Бешчыньскому, который прибыл в лагерь 29 августа 1939 года. Это приблизительно сходится с данными Государственного архива Брестской области, где хранятся 2986 личных дел заключенных Березы-Картузской. Неизвестна и точная цифра погибших узников.
Польский историк Вацлав Слешиньский в своей работе «Изоляционный лагерь в Березе-Картузской 1934-1939» приводит список из 13 жертв жестокого обращения, но некоторые исследователи предполагают, что их могло быть больше.
О влиянии на национально-освободительное и коммунистическое движение, о «страхе и трепете», которые своим существованием якобы оказывал лагерь на «внутренних врагов» польского государства, полесский воевода Костек-Бернацкий периодически указывал в своих отчетах в Варшаву. И, по всей видимости, его там услышали. Есть данные, что в 1938 году польские власти планировали создать еще один такой же лагерь в Келецком воеводстве, но этот план был сорван начавшейся Второй мировой войной. А форпост оккупантов на «крэсах всходних», изоляционный лагерь Береза-Картузская прекратил свое бесславное существование с 17 на 18 сентября 1939 года. Узнав о том, что передовые части Красной Армии пересекли польско-советскую границу, администрация и охрана лагеря просто разбежались.
Из воспоминаний бывшей заключенной лагеря Веры Искрик:
«Свою свободу мы почувствовали на семнадцатый день после какой-то загадочной тишины, когда потом робкая разведка донесла нам, что ни одного «полициянта» в лагере нет. Встреча наша с остальными заключенными, с красноармейцами и населением проходила весьма бурно, трогательно и со слезами радости на глазах».
Окончание следует.
Береза-Картузская: «пекло на земле». Часть I
Береза-Картузская: «пекло на земле». Часть 2
Береза-Картузская: «пекло на земле». Часть 3
Олег ГРЕБЕННИКОВ, Заря
Фото Александра ШУЛЬГАЧА
