Система лагеря действовала по инструкциям и правилам, составлявшим своего рода «устав», автором которого, не без оснований, принято считать его «куратора» – полесского воеводу Костек-Бернацкого. По мнению воеводы, точное и беспрекословное выполнение его требований обеспечивало поддержание дисциплины среди заключенных и гарантировало воспитание у них «смирения и пацифизма».
Распорядок дня по правилам лагеря был следующим: 4 часа утра – подъем; 4 часа 05 минут – перекличка; 4 часа 30 минут – завтрак; 5 часов – построение; 6 часов – принудительный труд, занятия; 11 часов 30 минут – обед; 12 часов – мытье посуды; 13 часов – принудительный труд, занятия; 15 часов – ужин; 18 часов 30 минут – подготовка постелей; 19 часов – перекличка, отбой, тишина.
Из воспоминаний бывшего узника лагеря, члена КПЗБ Степана Степановича Самойловича: «…Нас погнали в лагерь, расположенный по другой стороне дороги. Отойдя метров 10 от здания управления, мы вошли в коридор полиции, расставившейся по обе стороны аллейки, которые начали бить резиновыми дубинками по чему попало и как попало, приговаривая: «Это вам Береза». Задние полицейские, которых прошли, выбегали вперед и так до самой улицы… Тут, куда ни кинься, везде проволока и свистящие дубинки, сбивающие с ног. Люди падали, вставали и опять падали, а потные полицейские старались дубинками.
Наконец ворота во двор блока открылись, но напрасно товарищи спешили кончить путь к блоку: полиция с дубинками была и на лестничных клетках, и в коридоре – везде один и тот же звук ударов дубинок. Наконец, на третьем этаже нас загнали в свободную, не топленную, без стекол в окнах камеру. Всем приказали раздеться и разуться для обмена одежи на лагерную. Но ее надо было кому-то и где-то получить, надо было ожидать голыми на сквозняках и босыми на цементном полу лицом к стене по команде «смирно» и «не шевелиться», хотя было ужасно холодно, а в середине и в дверях стояли полицейские. Тот, который был в середине комнаты, избивал дубинкой с криком: «Чего шевелите лапой (рукой) или копытом (ногой)». Когда он уставал, шел на пост к двери, а тот, что стоял у дверей, переходил на его место. И так они менялись, казалось, вечность. Все товарищи стали фиолетовые от синяков…
Наконец поступила команда спать. Надо было выполнить команду, где кто стоял, там должен был упасть голый на цементный пол и не шевелиться. Если пошевелился, тебя бьют. Если говоришь, что ты не шевелился, тебя опять бьют. Наказывают потому, что в Березе по «уставу» говорить нельзя. Но вот со временем кажется от тела цемент вроде нагрелся на том месте, что можно полежать хоть несколько минут не шевелясь и, казалось, избежать ударов дубинки по синему телу. Но в это время они (полицейские. – Прим. автора) между собой говорят: «Это «червоное быдло» нанесло столько грязи в лагерь, что необходимо вымыть пол, иначе разведется зараза. Один из них пошел, принес воды ведро и вылил воду веером к стенам. Вода холодная, тело инстинктивно вздрагивает и за это опять сыплются палки. Казалось, во всем блоке никого нет, такая мертвая тишина. Но вот в часа 3 утра раздался пронзительный полицейский свисток и откуда-то послышалась команда, и загудел весь блок. Топот, команды, удары палок и опять всё стихает.
Оказывается, это был подъем, который касался и нас. Полицейские сменились, к нам пришли другие, мы думали, что лучше. Они нам объявили, что когда придет комендант блока, мы должны будем представиться, а значит их обязанность к его приходу научить нас «мельдовать» (рапортовать). Один полицейский стал представлять из себя коменданта блока, другой – направлял нас по одному к нему. Подойдя к коменданту мы должны были стать «смирно» и рапортовать. К примеру, я должен был говорить: «Пане коменданце! Арестованы Самойлович Степан сын Степана мельдуе послушне свое прибытие с деревни Хорева Пружанского повяту в место изоляции Береза-Картузская для отбытия наказания за принадлежность до КПЗБ». Это нужно было запомнить слово в слово, но в таком состоянии, в котором были мы, нам это не удавалось, и когда слова путались в очередности, пропускались или интонация голоса не подходила, тогда следовали команды «отставить», «кругом», «нагнись» и сыпались палки с приговором: «Я научу, дурень, как рапортовать!».
…После обеда мы начали изучать регулямин (устав). Права и обязанности арестованного. Это происходило так: один из арестованных читал, все слушали, а потом полицейский спрашивал, что усвоили. За неправильный ответ сыпались удары дубинок в количестве по усмотрению полицейского.
Согласно уставу каждый сосланный в лагерь называется арестованным, которому присваивается номер вместо имени. В лагере он должен только бегать, ходить не разрешается: 2 шага – беги, 2 километра – беги. Нельзя разговаривать, оглядываться. Для арестованного каждый полицейский является комендантом, указания которого должны выполняться четко и немедленно. За невыполнение приказов комендант имеет право наказать арестованного физически (дубинкой). Если приказ не выполняется при повторении его после первого наказания физически, арестованный подлежит наказанию карцером на 7 суток и, если после принятия указанных мер арестованный все же приказ не выполняет, комендант имеет право расстрелять с «брони» (из огнестрельного оружия) или «заклуць багнетом» (заколоть штыком). Какой бы ни был приказ, куда бы арестованный ни бежал, если по дороге недалеко находится полицейский, рапортовать, стоя по команде «смирно».
…Кроме рапортов больше нигде, ни с кем и никаких разговоров быть не может. За разговор арестованный немедленно наказывается, за нарушение регулямина (устава), по уставу вплоть до расстрела.
…Мы переночевали в лагере уже вторую ночь в той же изолированной камере, на том же полу, только уже не голые, а в лагерном нижнем белье. Верхнюю же одежду и обувь, куртку, брюки сложили на ночь в коридоре возле стены своей камеры номером верх. Пока научились складывать, как они говорили: должно быть, как спичечный коробок. Это указание давало право полицейскому бить без конца, сколько захочет, и всегда будет прав. Но в эту ночь мы уже крепко уснули. На утро нас разбудил дежурный полицейский дубинкой и скомандовал одеваться.
Когда мы выбежали в коридор к своей сложенной одежде, то при тусклом свете увидели колышущуюся серую массу людей и потом через минуты 2-3 свисток и команда: «Кончай одеваться!». Коридор стал чистый, всех как ветром сдуло, люди разбежались по своим камерам.
Раздалась команда: «По порядку камер, двойками, направление кухня, бегом марш!». Когда мы сбежали на первый этаж, наткнулись на громадную очередь, стоящую парами. Возле нее прохаживались полицейские с дубинками. Повара (такие же арестованные) наливают в котелок порцию кавы и дают кусок хлеба.
Арестованные, получив свою порцию, идут и быстро садятся за стол. За малейший медленный поворот полицейские, которые стоят у котлов, бьют дубинкой, поэтому очередь движется быстро. Мы были последними. Только последний из нас, получив свою порцию, направился к столу, как последовала команда: «Кончать завтрак». Первые успели кое-что покушать. Попробовать успели и те, кто в середине. А последний, кто смог, то хлебнул своей кавы из котелка не садясь».
На питание одного арестанта польская казна в 1934 году выделяла всего 28 грошей в сутки и только в 1939 году под давлением общественности эта сумма увеличилась до 49 грошей.
Продолжение следует
Олег ГРЕБЕННИКОВ, "Заря"
Фото Александра ШУЛЬГАЧА
Часть 1.
